В гостях у Виталия Сундакова был словоохотливый сосед, голубятник и рецидивист, который пришел к Виталию за защитой (!) от произвола местной милиции. Словом, в доме происходила жизнь. Мы пили чай, кофе и беседовали. Почему именно с ним? Во– первых, потому, что он интересен лично мне.

 

А, во– вторых, если уж затронута тема личности, то пройти мимо такого нашего современника, как Виталий Сундаков, просто невозможно. Русский Рембо, Московский Индиана Джонс, как только его ни называют! А он неизменно улыбчив, прост в общении, но при этом щурит хитрые и умные азиат-ские глаза и смотрит не на собеседника, а куда – то дальше, сквозь него. В свои, ему одному ведомые миры.

 

Список званий и титулов у Виталия Сундакова более чем впечатляющий:

 

Профессиональный путешественник– исследователь

Президент Фонда русских экспедиций

Основатель и руководитель российской Школы выживания

Действительный член академии Проблем сохранения жизни…

И это далеко не все. А насколько не все – это мы и попробовали выяснить. Но как оказалось, занятие это довольно бессмысленное. Других интереснейших тем для разговоров оказалось множество, а одних профессий у Виталия…

– Как-то я пробовал подсчитать – около тридцати. Причем не по корочкам, не по записям в трудовой книжке, я имею в виду исключительно реальные навыки и знания.

 

– Звучит, конечно, неплохо, но все же – насколько необходимо такое обилие разнообразных навыков?

– Человек должен быть готов к разным ситуациям. Я могу быть спелеологом и инструктором по подводному плаванию, я профессиональный водитель-испытатель и педагог, инструктор по рукопашному бою и буровой мастер, сварщик и чертежник, навыки видеооператора и фотографа… – это прикладные специальности. Образование? У меня музыкальная школа – по классу кларнета и классу флейты. Дипломы журфака МГУ, филфака Пединститута, трех ПТУ. Пробую перо в литературе – проза, поэзия.

 

– Это профессиональные навыки, которые являются средствами существования, или это, так сказать, хобби, побочные увлечения?

– Я никогда не считал все это увлечением. Во всех перечисленных специальностях я добился серьезных результатов. Если это фото, то фотовыставки в Биеналле, в Московской городской думе, сейчас предлагают – в Конгрессе США. Снятые мною фильмы продаю на западные каналы. Здесь за это, как ни печально, платить не готовы. У нас дешевле транслировать тот же канал Дискавери по НТВ плюс, чем создавать собственные фильмы и программы. То, что касается средств существования, – журналистские публикации и книги – это скорее, чтоб было, потому что на этом не разбогатеешь. По крайней мере, увы, опять же не у нас.

 

– Наверняка, в списке профессий есть и военные. Я прав?

 

– Есть. Я даже служил три раза: был воспитанником полка, когда учился в музыкальной школе, потом срочную в армии, а, отслужив срочную, написал письмо главкому с просьбой призвать меня еще раз на срочную службу, но в плавсостав военно– морского флота. Служил на пяти кораблях трех флотов.

 

– Не понял?!

– Мне хотелось посмотреть мир, к тому же мои отец и дед были моряками. И я отслужил еще три года срочной на флоте. Единственный такой ненормальный, который два раза срочную службу служил. Так что еще у меня «в обойме» три морских профессии.

 

Страсть Виталия Сундакова к расширению среды обитания началась с движения души а не с передвижения тела

– И все равно не понял. Ладно, для «особо одаренных» повторяться не будем, проедем, пускай «устаканится», потом пойму. Мне интересно, как Виталий Сундаков создал профессию, которой уж точно нигде не учат, по крайней мере, не учили: профессию путешественника. Как, когда, и с чего все это началось?

– Начиналось банально, наверное, как во многих мальчишках во мне сидела страсть к путешествиям, приключениям. Конечно же, в первую очередь повлияли книги: Жюль Верн, Джек Лондон, Стивенсон… Так сложилось, что я рос без мамы, без отца. Отец оставил нас, а мама болела и лечилась здесь в Мытищах, а мы жили в Алма– Ате, в Казахстане. Я учился в двадцать пятой школе имени Феликса Эдмундовича Дзержинского, пребывал там в имидже придурка. Директриса говорила, что у нее две беды – Жириновский и Сундаков. Он был старше, окончил школу, когда я был в третьем классе. На этой школе теперь, наверное, висит табличка – в нашей школе учились… С четырнадцати лет я официально состоял на учете в детской комнате милиции с формулировкой «за несанкционированные родителями систематические путешествия по стране». Я считаю это моим первым профессиональным документом – первое свидетельство. Храню его в рамке. Второе бумажное свидетельство – предупреждение от милиции в Москве о невозможности паразитического образа жизни. У меня к тому времени уже было два вуза, я публиковался в центральных советских журналах. Но в то время у нас путешествия могли быть только во время отпуска по профсоюзной путевке, или в выходные в ближайшее Подмосковье.

 

Меня эта ситуация не привлекала. У меня отец москвич, и по отцовской линии все москвичи, а когда я приехал в Москву, меня здесь не прописывали на основании положения о московской прописке. И я писал письма всем без разбора – в ЦК КПСС, в Верховный совет, в газету «Правда», «Труд»… Мне приходит отказ о прописке, а копия – в районное отделение милиции. Милиционеры приходят и говорят – в двадцать четыре часа из Москвы, распишитесь, вам отказ. А я им в ответ показываю уведомление, что отправил письмо в следующую вышестоящую инстанцию. В конце концов, я всех замучил, и депутатская комиссия Мосгорисполкома, собравшись по моему индивидуальному поводу, вынесла решение, о моей прописке в Москве с условием трудоустройства на три года на ЗИЛе. И я ровно три года проработал водителем– испытателем, заочно продолжая учиться.

 

– Каким было первое путешествие Виталия Сундакова?

– Я, конечно, могу ответить, что мое главное путешествие – из рук бабушки в руки дедушки, когда я в первый раз пошел сам. На самом же деле я в осознанном возрасте предпринимал такие путешествия: лет в шесть садился на автобусы, троллейбусы, и ехал до конечной остановки. Это было, во– первых, рискованно, особенно когда тебя спрашивают: мальчик, ты с кем? А во– вторых, когда выходишь на конечной, чувствуешь себя на краю земли, как Колумб.

 

– Не надоедало?

– Я ездил на разных маршрутах. Какая– то страсть к расширению среды обитания, к пространственному мироощущению, как я сейчас говорю. Так что началось это как движение души, а не передвижение тела.

 

– Как и когда «движение души и передвижение тела» превратились в профессию?

– Когда я пытался превратить то, чем я занимаюсь, в профессию, я разработал целый глоссарий, свод законов и правил, перечень необходимых навыков и знаний… Тур, вояж, поездка, поход, путешествие, экспедиция, – для меня все это очень разные и конкретные понятия. Экспедиция измеряется не количеством километров, которые ты прошел, не количеством границ, которые ты преодолел, и уж тем более не суммой средств и времени, которые ты потратил, а исключительно результатами твоего путешествия.

 

Недавно я, наконец, ввел профессию путешественника в кадастр мировых профессий. До этого, как ни невероятным это покажется, профессии путешественник не существовало, и оными назывались все подряд: телеведущий, геолог, моряк, полярник, турист и так далее. Если ты постоянно передвигаешься в пространстве, это еще не значит, что твоя профессия – путешественник. Вот если ты живешь за счет и во имя этого, если у тебя есть востребуемые людьми результаты деятельности – фотоархивы, научные концепции, организованные и реализованные тобой культурологические проекты, выставки, книги, ученики, музейные экспозиции – тогда, очевидно, это то, что может стать профессией. Лично я стремлюсь к этому.

 

 

 

– Значит ли все сказанное, что у Виталия Сундакова сегодня есть, наконец, статус путешественника?

– Сегодня у меня, как минимум, есть статус неплохого полевого исследователя. Того самого лунохода, на который разные специалисты и ученые грузят свои проблемы, задания, чтобы я принес им ответы с удаленных территорий, в первую очередь сложных географически или социально-политических. Это зоны военных конфликтов, гражданских беспорядков, сердце джунглей или пустыни. Я туда отправляюсь и попутно решаю разного рода задачи – например, по испытанию экипировки, снаряжения, технических средств передвижения, связи, медикаментам. Это сбор экспонатов, ведение дневников, встречи с экспертами и специалистами, организация материалов, международных проектов, и конечно, собственно экспедиций.

 

– Это тоже часть профессии – организовывать экспедиции?

– Профессиональная организация экспедиций – это когда есть разного рода желающие участвовать в путешествии или экспедиции – в экспедиции реже, в путешествии, к сожалению, чаще, – людей, не владеющих необходимым инструментарием по безопасности, по жизнедеятельности в сложном географиче-ском регионе. Я нахожу и объединяю необходимых специалистов, соединяю с разными ведомствами, компаниями производителей, авиакомпаниями, посольствами, консульствами и осуществляю все, что связано с комплексной безопасностью, передвижениями, а главное инвентаризирую наличие целей и выстраиваю алгоритм реализации поставленных задач. Это и есть профессиональный подход.

 

– Что же самое тяжелое – само по себе путешествие или его организация?

– Для меня самое тяжелое, конечно же, непроходимые бумажные джунгли разного рода канцелярий.

 

Планету можно положить в карман экспедиционной куртки. Я отправляюсь, куда мне нужно и думаю, куда можно заскочить попутно. Для меня сложнее почистить машину от снега и проехать три часа в пробках по Москве, чем слетать в Европу. В путешествия я начинаю собираться за два часа до отъезда. Сел в машину до Шереметьево, вышел уже в другой стране. В последнее время, езжу не туда куда хочу, а туда, куда нужно. Даже оказывается, что, собственно, и не хочу никуда.

 

– Следуя Виталию Сундакову, получается, что профессионалом становишься только тогда, когда перестаешь получать удовольствие от путешествий?

– Я получаю удовольствие, но от результатов путешествий. Мудрые даосы говорят, что лучше всех путешествует тот, кто путешествует не сходя с места. Но твой ментальный багаж должен быть достаточно широк и разнообразен, чтобы ты мог, сидя на диване, находить нехоженые тропинки, получать ответы на новые вопросы. Если мне предлагают куда-нибудь ехать, чтобы добыть какую-то информацию, и если я найду эту информацию в библиотеке, в Интернете, или у себя в книжных шкафах, – я откажусь от поездки. Меня привлекает ответ, а не процесс его поиска: глупо отправляться куда-то далеко, если это лежит под рукой.

 

– Но удовольствие от восприятия вы получаете?

– Ради того, что там, куда мне предлагают ехать, теплее, чем здесь, или будто бы красивее, – я не поеду. Лишние хлопоты.

 

– Даже если бы все это организовал кто-то другой?!

 

– Ну, если компания хорошая. И время терпит. Но голый восторг от передвижения потерян. Даже жалко.

 

– Чем отличается турист от исследователя?

– Для исследователя важно наблюдение, для туриста – впечатление. А впечатление от наблюдений отличается только тем, что впечатления – это эмоционально окрашенные наблюдения, – чего не может себе позволить исследователь, потому что тогда он внесет ошибку. Только голые наблюдения. И когда ты на протяжении двадцати лет убиваешь в себе впечатления, находясь в далеких странах…

 

В жизненном укладе “колыбельных цивилизаций” исследователя привлекает естественность и целесообразность

– Но даже фотографии создают впечатление…

– Да, но фотографируя я все-таки думаю: так, у меня общий план есть, теперь мне нужен крупный, теперь под этим ракурсом… А не то что бабочка полетела, – ух ты! Я должен организовать ее полет в нужное время. Это разные вещи. Я собираюсь снимать какую-то уникальную бабочку. Я буду ехать через джунгли Эквадора, плыть в пироге через волшебные места для того, чтобы ее снять, и по пути ни разу не вытащу фотокамеру. Меня спрашивают: почему ты не снял, то или это, ведь был же рядом. Отвечаю: я же ехал снимать бабочку. Свежесть восторженного восприятия общего, при наличии частной цели теряется.

 

– Самое острое впечатление и самое захватывающее путешествие последних лет?

– Самые острые впечатления и самые захватывающие путешествия последних лет – это путешествия в жизнь того или иного человека. В его профессию, судьбу.

 

– Вы любите праздники?

– Ненавижу, особенно Новый год…

 

– ?..

– Две недели безделья, билетов не достать, все дорожает, все звонят, поздравляют, всем необходимо отвечать теми же словами. Обиды – не позвонил, не поздравил. Поэтому я никому не звоню. Я запрещаю себе мужественно (насильственно) дружить. Я написал себе билль о правах – я запрещаю себе то-то и то-то, разрешаю то-то и то-то. Два года спустя слышу – его читают по радио – я его раздавал друзьям. Потом прошло еще года три, я стал его читать, и понял, что он поменялся с точностью до наоборот. Я его переписал заново. Там, где стояло «да», стоит теперь «нет». По отношению к себе и близким – прежде всего искренность.

 

– Головокружительное количество профессий. Кто же Виталий Сундаков прежде всего?

– Я, прежде всего, – исследователь жизни, эксперт по колыбельным цивилизациям. В их средах царствует целесообразность, объективность, реальность. Настолько церемониальной и театрализованной цивилизации, как наша, нет. У нас все сплошной ритуал: церемонии, догмы, веяния, мода – это кошмар. Когда я оттуда возвращаюсь, мне нужно время, чтобы здесь, в развитом социуме, адаптироваться социально. Там очень быстро становишься своим. Очень мало придается значения словам и вообще внешней атрибутике. Поэтому, если я здесь заиграюсь, разбалуюсь, мне там будет очень тяжело. А от этого там зависит не только успешность дела, но, прежде всего, сама жизнь.

 

Поскольку я запрещаю себе дружить церимониально и неискренне, мои друзья об этом знают. Я, например, могу встать и уйти спать в любой момент нашего общения, и никто не скажет: что ж это он взял и ушел. Все в моем доме будет продолжаться и без моего прямого присутствия. И если я не хочу пить, никто не станет говорить, что я кого-то не уважаю. Я позволяю себе так себя вести хотя бы в стенах своего дома. Потому что вне его случается и такое: чем более ты искренен, тем меньше тебе верят. Считают, что это некая работа на имидж, претензия на оригинальность, и даже позерство.

 

– Постоянно перемещаясь, попадая в первобытные цивилизации, возвращаясь, не страшно заблудиться во времени?

– Я сам себе задаю вопрос: кто ты сейчас? Люди часто меняют маски. Отсюда необходимость постоянной идентификации себя – Сундакова. Исследователь – тогда тебе должны быть чужды всякого рода шоу, общественная деятельность. Но если от этого зависит успешное финансирование твоих проектов, тогда от этого не уйти, потому что деньги тебе платят и за так называемую рекламу – те, кто тебя снаряжает, экипирует, чьими часами или автомобилем ты пользуешься. Для того, чтобы это работало, тебя должны знать. Для того, чтобы тебя знали, ты должен быть на виду. Для того, чтобы ты был там, ты должен быть интересен. Следующий парадокс – для того чтобы ты был интересен… Как сказал один английский путешественник и писатель, «чем путешественнику хуже, тем обывателю лучше. Они, зрители, читатели, хотят, чтобы мы своим мачете рубили на куски свои сердца и зажигали ими огонь, страдали, умирали». Но это же приметы не профессионализма для исследователя и эксперта. Если ты будешь позиционироваться и говорить: у меня малярия, переломы, там меня чуть не убили, чуть не съели… Никто тебе реализацию серьезных проектов не доверит.

 

 

О чуждых нам странахт религиях мы знаем только то, что лежит на поверхности

– Но если ты в шоу будешь трезв, холоден, сух и отстранен, ты тоже не интересен, – о чем тогда с тобой говорить?

– Меня пригласили в шоу, от меня что-то ожидали, спрашивают – вот вы отшельник… А я ничего не могу с собой поделать, спрашиваю в ответ – простите, а вы знаете, чем отшельник отличается от изгоя, что одиночество – это второй из семи стрессоров выживания. Но устроители шоу хотят, чтобы я рассказал, как меня душила анаконда, или укусил крокодил. Не эти минуты были самыми страшными. Опаснее было болеть малярией, когда меня укусил какой-то комарик, или когда виза кончилась, и ты не можешь улететь, и попадешь в компьютер, и тебя в эту страну больше никогда не пустят… Для шоу это не интересно. Интересно, если я сломал ноги и не могу выбраться… А этого в моей жизни нет, и нечестным является ответ на их вопрос. Тогда возникает естественный вопрос – а для чего же мы тебя пригласили на шоу?

 

– Что за таинственную резервацию, или территорию, пытается создать Виталий Сундаков?

– Действительно, пытаюсь создать территорию под названием – «Пангея – Общая земля», так назывался протоматерик. Другое название комплекса «Славянский мир». Это жилищно– музейный комплекс деревянного зодчества. На территории пяти гектаров будет двенадцать строений, комплекс, в котором будут и жилища колыбельных цивилизаций, и аллея идолов, и ландшафтные лица планеты, и даже экспозиция «параллельные миры»… Тысячи уникальных экспонатов собраны мною со всего мира, пока негде экспонировать. И еще, это частная территория без государственных заморочек, потому что это дает большие возможности по международной клубной деятельности. Смогу приглашать людей, дружбой с которыми я дорожу, весьма популярных людей из разных стран, и чтобы им было где приятно и полезно остановиться. Это будет под Подольском. Строительство уже начинается, согласован проект, отобран строевой лес. Определяюсь с достойными финансовыми партнерами. Этот будет материализованный объект, где можно будет и достойно жить, и эффективно работать, и интересно отдыхать, а не показывать миру и многочисленным гостям все на пальцах. Это своеобразный новый ковчег, который явит все величие и безумие нашей цивилизации наглядно. А еще это Музей артефактов эпохи человека, Музей русских экспедиций и путешествий, Музей колыбельных цивилизаций. Будет все – предметы, фото, видео, музыка, боевые искусства, ремёсла, танцы и различного рода культурологические изыски: живопись, скульптура… Одним словом, – полигамное звучание эпох. Такая машина времени. Это – раз. Второй проект связан с детскими путешествиями и экспедициями. Рабочее название – ДРЭК – детский российский экспедиционный корпус. Детский экспедиционный отряд, который, если все пойдет успешно, плавно перерастет в первое детское международное географическое общество. Для этого я сделаю на этой территории тренажерно-полигонный комплекс для детей, мини-зоопарк с экзотической фауной и флорой, экзотик-оранжерею.

 

– Какие еще проекты ждут своего воплощения?

– Например, кинематографический проект. Американцы финансировали мой фильм – «Путешествие в мир абсолютной магии». Он получился успешным, вызвал большой интерес. Намерен превратить сотни своих видеоматериалов в авторскую телепередачу, монтировать и размещать на телевидении. Кроме этого – CD, мультимедиа. Готов опубликовать свои рукописи – обсуждается проект фотоальбома с голландцами… Только что закончена большая работа по созданию энциклопедии по безопасности для детей в издательстве «Аванта +», я был ведущим научным редактором. Издатели меня просят эту работу продолжить. Складывается книга стихов и прозы с изотерическим, философским содержанием.

 

Следующий важный проект – меня как исследователя беспокоит тема исторической хронологии. Там много интересного, это связано, в том числе с запретными или наоборот слишком популярными темами. Такими, как уфология, снежный человек, привидения. Сколько можно вокруг этого ходить? Давайте ответим уже людям конкретно, существует все это или нет. Беспокоит тема – еду и снимаю. Вот снял НЛО на фото, на видео. Все оказалось на поверхности. Из разных стран предложения по разным проектам. Но я один, вне государственных интересов и финансовой поддержки. Что могу, то делаю.

 

– В бесконечных путешествиях по странам кем себя ощущает Виталий Сундаков? Как он воспринимает другие религии?

– В том или ином сообществе я становлюсь адептом по полной программе. Поэтому я был и паломником, и монахом, и воином и миссионером. Так Тибет весь прошел, Север, Юго– Восточную Азию, Латиноамериканский континент. В России мне вручили паспорт гражданина мира, в Канаде присвоили звание Человека глобуса, исламский мир дал имя Бахтияр Абу Райхан ибн Аль Беруни. Я как-то все регалии собрал: свой бронзовый бюст, ковры и картины с моим изображением, наградные дипломы, вместе со справками о паразитическом образе жизни – получается очень смешная «Доска тщеславия». Два месяца назад мне вручили Константиновский орден Святого Георгия. Это орден византийского императора, он вручался людям разных религиозных убеждений. У нас в Союзе послужил прообразом ордена Дружбы народов. Эту деятельность я хочу продолжать, показывать, что, откуда и как.

 

Меня беспокоит то, что происходит с исламом. В колыбельных цивилизациях существует такая формула, «не может быть врагом человек, которого ты не знаешь лично». А у нас всё может быть враждебным: и религия, и культура, и народ, и страны. Это как раз и есть те страны и религии, о которых мы ничего не знаем. Знаем только то, что на поверхности. Например, из ислама – все цитируют: «убей врага». А ведь имеется в виду, убей врага внутри себя. То есть даже те, кто цитируют, не понимают, что говорят. Многим на руку не заниматься разъяснениями, тем более согласиться с тем, что ислам одна из самых миролюбивых и веротерпимых религий.

 

– Что подвигло Виталия Сундакова стать в Советские времена основателем Школы выживания? Почему вдруг он столь рьяно взялся обучать выживанию?

– Однажды, и, как мне казалось, навсегда, я пришел к выводу, что совет, каким бы мудрым он ни казался, давать стоит лишь тогда, когда об этом просят. Почему же я отступаю от своего принципа, взявшись поделиться собранными знаниями и накопленным опытом? Отвечаю так же логично, как отвечают на вопрос дети: а потому!

 

Послушайте сводки новостей, которые все больше напоминают сводки с фронта, почитайте периодику, если еще не отказались от этой сегодня крайне вредной для здоровья привычки, задержите свой взгляд на зеленых, скорее, серых насаждениях в городе, обратитесь за помощью к прохожим на улице большого города, припомните, как часты стали сообщения о равнодушии людей друг к другу, и будьте готовы к тому, что однажды при встрече с приятелем, его банальное «как поживаете» по отношению к вам незаметно трансформируется в актуальное: «как выживаете?».

 

Все, что есть в том сообществе, в состоянии сделать каждый из его членов

Кто знает, не станут ли завтра специалисты по выживанию столь же необходимы нашему обществу, как представители других жизненно важных для людей профессий. А опасностей в наше сложное время, к сожалению, нисколько не убавилось. Спад производства, инфляция, упадок культуры, рост безработицы, увеличение и произвол преступности – понятия, ставшие сегодня привычными, и оттого еще более страшными. Кто виноват? Политики, экономисты, история? А промышленные аварии, вооруженные конфликты, стихийные бедствия, гражданские беспорядки? Что это? Рок? Расплата? Не велика ли цена за товар, имя которому – духовная опустошенность, социальная незащищенность, экономическая безграмотность, политическая агрессивность, неверие ни во что, безразличие и цинизм?

 

Что это, приметы времени или социальный диагноз? Если это болезнь, то как и чем ее лечить? Кто ответит на эти вопросы, кто научит, как жить дальше, как выжить, оставаясь гордым и честным человеком, в мире, полном противоречий и опасностей…

 

– Понятно, «кто, если не я»… В принципе я согласен, что выживание именно сегодня проблема более чем актуальная. Есть какие-то подвижки с воссозданием школы выживания?

– Меня просто на все не хватает. Мне предлагают несколько стран со сменой гражданства, чтобы реализовать эти проекты на их территории. Последними в прошлом году были мексиканцы, предлагали 150 гектаров земли, инвестиции. Условия – смена гражданства и даже фамилии. В Латинской Америке меня зовут Русский Кортес. Это связано с сенсационными открытиями, которые я делал на этом материке в разное время. Началось с 1994-го, когда я на противоположных концах планеты открыл два племени людей, живущих в первобытнообщинном строе, в каменном веке, не имеющих контакта с цивилизацией. Одно племя – в Амазонии, другое в Папуа Новой Гвинее. Мною доказано, что можно за год открыть два племени, только нужны ясные цели и неукротимое стремление.

 

– Неужели нет понимания, насколько школа выживания актуальна сегодня? И что такое эта школа – наука, система навыков?

– Что касается общего понимания этой науки, то оно так и не сформировано в «широких умах». Нужно финансировать методологию, литературу, обучать инструкторов, готовить профессуру. Два года я создавал эту школу как науку. Примерно 70 направлений и 90 дисциплин школы выживания. Охват независимо от возраста, пола, профессиональности, отдельные спецкурсы, факультативы, тренеры для детей, причем отдельно для трудных детей, инвалидов. Градация внутри, для мальчиков и девочек, игровые, обучающие, теоретические, практические занятия. Не говорю о разделении тем на аварии, катастрофы, стихийные бедствия, криминальный риск, быт, опасные животные суши и моря, психология – словом, только начать. Огромная работа. А когда есть много других, не менее важных задач, я не готов оставить их все и вновь вернуться к тому, чему отдал десяток лет.

 

– Как такое обилие планов соотносится со временем?

– Нужно уметь все организовать. Есть люди, которые внутренне уже организованы, и, объединяя их, можно не вникать в детали. Каждый делает свое дело, и с удовольствием, привнося в мир то, что ему важно и интересно.

 

Со временем удивительный парадокс. Иногда такое ощущение, что его некуда девать. Каждый вечер оцениваю: то сделал, то успел, этому научился – сплю нормально. В экспедициях работаю в определенном режиме. Приехал сюда – все двадцать четыре часа мои. Про время хочу рассказать интересный случай. У меня есть проект, называется «Последняя мельница России». Нашел я в северных лесах старинную шатровую мельницу, хочу ее оживить, чтобы она работала, что там внутри происходит показать. И красиво. Я спрашиваю мастеровых, мужиков, которые будут ее востанавливать: «Время-то у вас есть?» Они удивленно переглядываются и говорят: «Так время всегда с нами».

 

Я реально знаю, что время на самом деле разномерно. Когда мы ждем автобуса, десять минут могут казаться невероятно долгими, и наоборот, что-то приятное быстро заканчивается. И вот я научился. Когда ход времени меня не устраивает, я его сжимаю, когда не успеваю, могу растягивать до бесконечности. Гости в доме у меня постоянно про время забывают и говорят: мы думали – час или два просидели, а 6– 8 часов прошло, или сутки. Приятель у меня в Шарье живет, так там у стариков-староверов тоже хронолакуны. Кажется, будто прошла неделя – смотришь – 2 или 3 дня. За день столько всего… А он все длится, густо насыщенный смыслом…

 

Вот также меня спрашивают, – когда вы были воином в племенах, сколько времени вы с ними жили? Я говорю: в среднем по 2 месяца. – А, всего 2 месяца. – Я говорю: Ничего себе, всего! Мужчины зачастую делят свою жизнь на неравные отрезки: до службы, служба, после службы. А женщины, например – до замужества, до родов… Это же неравные куски. На самом деле эти 2 месяца для меня как 3 года. Причем, по ощущению того времени. Вот, скажем, прошло лишь 2 недели – я в племени уже свой, – голый, раскрашенный – на войну, на охоту… Лежишь ты в своем гамаке и все знаешь про всех 20 человек племени. От их рождения до этого часа – все. Знаешь все предметы, которыми они пользуются, знаешь всю живность, которая здесь водится. Нечего уже знать. Ты уже записал на диктофон все их слова, выучил все песни. И исследовать вроде нечего. Ловлю себя на мысли, что двое суток я звука не произнес. Слово произносишь и вдруг понимаешь, что не пользовался речью уже двое суток.

 

Потом приходит тот период, когда ты думаешь, а не приснился ли мне тот, мой, другой мир: Москва, инфляция, приватизация… Он кажется таким искусственным и придуманным. Может, его и нет, и все это лишь игра воображения. Время живет совершенно иначе.

 

Спрашивают: какова у них продолжительность жизни? А у них нет счета. И я говорю: не знаю, наверное, лет 50– 60, агрессивная окружающая среда все-таки. – Так мало? – Я говорю: мало?! Их день порою равен нашему месяцу. Там времени уходит значительно больше на общение с миром, на себя, на близких. Мы рефлекторная цивилизация – «мы упали и лежали, нас подняли, мы пошли». Мы все время рефлексируем на новые вводные: ежедневно, ежечасно, ежеминутно. Мы должны успевать за расписанием электрички, за политикой, за модой, за прожиточным минимумом, за статусом, и еще много за чем, окружив себя кривыми зеркалами: мы все время ищем своё отражение – вот у соседей есть, а у меня нет, этот уже женился, а этот еще не развелся… И эти зеркала заставляют рефлексировать, принимать позы, спешить и суетиться. Думаешь: мне ничего этого не надо, а тебя вокруг убеждают, – надо! Я не говорю исключительно про рекламу, убеждающую, что ты должен поедать, иметь, носить… В племени с ума бы сошли, если бы на вопрос – сколько у тебя дома кружек? – я бы честно сказал – 40. Они бы спросили, как вы, 40 человек, живете в маленьком доме? Я сказал бы: нет, там живет только моя семья. – Тогда зачем вам 40 кружек?

 

Я бы не смог им объяснить, зачем нужны бокал, рюмка, кружка, фужер, чашка. – Какая для чего? – Наливать и пить. – Так одну большую поставь – наливай в нее – мало, много. Или количество стульев. Зачем ты их так много наставил? Задница одна, а ты что, прыгаешь со стула на стул? В общем, – непонятен для них наш мир абсолютно. И когда ты оттуда возвращаешься, это и тебе становится на какое-то время непонятно.

 

– Где все же комфортнее Виталию Сундакову?

– Душевный комфорт – там. Это однозначно, безусловно. Есть Сундаков, такой нарисованный журналистами «Русский Рембо», «Московский Индиана Джонс», «Президент бездорожья», который там, в джунглях Амазонии якобы дерется с анакондами, крокодилами и пираньями. А там благодать. Все взвешенное в осадок выпадает… Сны волшебные, удивительные снятся. Ты искусственно отрезаешь себя от телефонов, от безумных потоков информации, и она через какое-то время, действительно, – пук – и растворилась. Там все вначале трудно: не то что бегать – двигаться тяжело, потому что 100-процентная влажность, высокая температура. И вот тот же самый, уже упомянутый мной англичанин, он старше меня лет на 20, говорит: однажды просыпаюсь в шабоно, а у меня ничего не болит. Может, я уже умер?

 

А потом вдруг пронзительно понимаю, испытывая счастье, что впервые чувствую все тело, запахи врываются, краски волшебные. Это действительно наступает неожиданно. Не постепенно, а что-то вдруг щелкает, и все иначе. Даже массив джунглей уже воспринимаешь не единой массой, а как отдельные листики. И еще он говорит: «Когда подумаешь, что большинство этих людей всю жизнь себя так чувствуют, так обидно за свою жизнь становится». Они же даже видят по-другому. Наше понятие о красоте дискретно. И о порядке и о беспорядке. Мне любопытно наблюдать, как женщина хозяйка – гости идут – судорожно поправляет предметы, чтобы они лежали «правильно», перед гостями. Но ведь гости этого не заметят.

 

Я постоянно обнаруживаю потери, произошедшие у нас в связи с такой эволюцией, точнее сказать деэволюцией… А ещё, я с гордостью говорю: я – дикарь. Следующую рукопись своей книги назвал «Варвар». Объясняю, что такое варвар по-настоящему: по отношению к природе, к миру, к другим людям. Другая философия. Это значимо и поэтому меня увлекает.

 

Там, например, нет зависти. Нам в это трудно поверить, но на самом деле, все достаточно просто объясняется. Все, что есть в том сообществе, в состоянии сделать каждый из его членов. Есть лук, есть гамак, есть предметы первой необходимости. Каждый их делает сам. При этом, совершенно естественно, что для себя делает то, что нравится: по размеру, по весу, по оформлению. Следовательно – лучшее. Он обладает лучшим. Когда его не станет, это сожгут и похоронят вместе с ним. Не потому, что в загробном мире это ему понадобится, а еще и потому, что это никому не нужно – два лука, два гамака и так далее. Поэтому нет предметов, вызывающих зависть.

 

Нет табу на любовь: справка, печать, зависть… Когда нет ничего красивее человеческого тела, какие бы формы оно ни имело, потому что это как лук – на любой вкус. Нет такого – это красивее, а этот красивее. Нет того, что называется вежливая ложь. Вот пример с пачкой сигарет. Один человек в городе, обращается к другому: угости сигаретой, а тот отвечает – у меня нет, хотя видна она – в кармане рубашки. Индейцы бы от этого с ума сошли. Сначала они постарались бы напомнить: ты ошибаешься, у тебя есть. Нужно сказать просто – не дам. Все – нет вопросов. Но мы придумываем инвалидные объяснения. У нас считается, что если я скажу – нет – то это невежливо. А если я буду обманывать – это вежливо? Множество этих дискретных штук, от которых там просто с ума сойдут, потому что не поймут никогда. А когда ты «выздоравливаешь» там, потом тебе очень трудно здесь. Поэтому сначала там привыкаешь, а потом здесь. И я не зову криком людей в пещеры и в дупла, и не говорю: давайте назад в каменный век. А шепотом приглашаю вернуться к правде и искренности, прозрачности отношений и душевному ладу.

 

Я приведу пример. Жена смеется – когда я с Амазонии вернулся, ночью по три раза к холодильнику подходил. Там как: захотел есть – надо идти в джунгли на охоту. Потому что хранить ничего нельзя: холодильников нет, насекомые, звери. Если захотел есть – иди добывай. А тут – холодильник открываешь – там все. Готовенькое: на охоту не ходил, не выращивал, не сеял, не жал. Холодильник это, конечно, супер.

 

С отправлением нужд на глазах всего племени, когда ночью нельзя выходить из шабоно (коллективного жилища индейцев) – сначала неловко, неудобно, потом – нормально.

 

Спать, мне очень удобно на полу. Когда я смотрю фильм о «Данди крокодиле», вижу себя. Это моя реальность. Я зачастую уподобляюсь этому герою. Иногда забываюсь, например, в ресторане, ногу подтягиваю под себя, потом ловлю на себе удивленные взгляды. Когда много разных вилок, все сгребаю в кучу, оставив одну. Людям это нравится, они тоже следуют моему примеру…

 

И на этом мы закончили нашу беседу. Почему именно на этом? Как отвечает Сундаков: потому! Беседовать с ним можно бесконечно и о многом. Мы прервали беседу. Но это не значит, что мы не продолжим ее, или не начнем следующую. Если ему, мне, а главное вам этого захочется.

 

 

 

Удачи тебе, Виталий Сундаков, путешественник по жизни. Такой же, как и мы все. Ни на кого не похожий, как каждый из нас.

 

Беседовал Виктор Меньшов

Фото Виталия Сундакова